Неточные совпадения
Княгиня находила всё прекрасным и, несмотря на свое твердое положение в русском
обществе, старалась зa границей походить на
европейскую даму, чем она не была, — потому что она была русская барыня, — и потому притворялась, что ей было отчасти неловко.
Слушая, как в редакции говорят о необходимости политических реформ, разбирают достоинства
европейских конституций, утверждают и оспаривают возникновение в России социалистической крестьянской республики, Самгин думал, что эти беседы, всегда горячие, иногда озлобленные, — словесная игра, которой развлекаются скучающие, или ремесло профессионалов, которые зарабатывают хлеб свой тем, что «будят политическое и национальное самосознание
общества».
Почти все они где-нибудь учились, в иркутской гимназии например; притом они не носят бород и ходят в
европейском платье, от этого нет резкого неравенства в
обществе.
Испанцы так дорожат привилегией родиться и получить воспитание на своем полуострове, что уже родившиеся здесь, от испанских же родителей, дети на несколько процентов ценятся ниже против
европейских испанцев в здешнем
обществе.
В нем, кажется мне, как бы бессознательно, и так рано, выразилось то робкое отчаяние, с которым столь многие теперь в нашем бедном
обществе, убоясь цинизма и разврата его и ошибочно приписывая все зло
европейскому просвещению, бросаются, как говорят они, к «родной почве», так сказать, в материнские объятия родной земли, как дети, напуганные призраками, и у иссохшей груди расслабленной матери жаждут хотя бы только спокойно заснуть и даже всю жизнь проспать, лишь бы не видеть их пугающих ужасов.
В этом
обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных в косный порядок обычаев, которой нет в старой
европейской жизни, и в то же время в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый русский характер московского
общества, к его великому горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
Высокая ступень развития
европейских капиталистических
обществ связана с низким типом развития.
Русское интеллигентное
общество или совсем презирает философию и отказывается хоть что-нибудь в ней знать, или увлекается разными
европейскими философскими учениями, поклоняется учениям модным и новейшим.
В Париже, Вене, Италии были понастроены Лаптевыми княжеские дворцы и виллы, где они и коротали свой век в самом разлюбезном
обществе всевозможного отребья столиц и
европейских подонков.
Ее всегдашнее
общество составлялось предпочтительно из чиновников французского посольства и из нескольких русских молодых литераторов, которые вслух называли ее Коринною, потому что она писала иногда французские стишки, а потихоньку смеялись над ней вместе с французами, которые в свою очередь насмехались и над ней, и над ними, и над всем, что казалось им забавным и смешным в этом доме, в котором, по словам их, каждый день разыгрывались презабавные пародии
европейского просвещения.
«К несчастию, — говорит он, — сей государь, худо воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца Лефорта, который от бедности заехал в Москву и, весьма естественно, находя русские обычаи для него странными, говорил ему об них с презрением, а все
европейское возвышал до небес; вольные
общества Немецкой слободы, приятные для необузданной молодости, довершили Лефортово дело, и пылкий монарх с разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию Голландией)».
Прежде любопытные иностранцы находили в России пустые, унылые города, где пять или шесть Судей составляли все
общество; но теперь в каждой Губернии находят они цветущую столицу, украшенную новыми зданиями, оживленную присутствием многочисленного Дворянства, которое призывает их к веселиям лучших
Европейских городов и своим приятным гостеприимством, ласковою учтивостию доказывает им, что обширные степи и леса не служат в России преградою для успехов светской людкости.
Уже давно первые
Европейские Державы славятся такими Офицерами, которые служат единственно из благородного честолюбия, любят победу, а не кровопролитие; повелевают, а не тиранствуют; храбры в огне сражения и приятны в
обществе; полезны отечеству шпагою, но могут быть ему полезны и умом своим.
Потом поступил он в полк, где, конечно, старался постоянно быть в хорошем
обществе, и, стремясь докончить свое воспитание, читал очень много романов, и романов по преимуществу переводных, чтобы уже иметь окончательно ясное понятие о светско-европейской жизни.
В коротком
обществе, где умный, разнообразный разговор заменяет танцы (рауты в сторону), где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек, и не встречая чересчур строгих и неприступных дев, в таком кругу он мог бы блистать и даже нравиться, потому что ум и душа, показываясь наружу, придают чертам жизнь, игру и заставляют забыть их недостатки; но таких
обществ у нас в России мало, в Петербурге еще меньше, вопреки тому, что его называют совершенно
европейским городом и владыкой хорошего тона.
Нам могут заметить, что предъявляемые нами требования никогда и нигде еще не были выполняемы. Мы это знаем и не хотим указывать русскому
обществу какие-нибудь идеалы в современных
европейских государствах. Но мы не думаем, чтоб этим уничтожалась истина наших слов. Мы ставим мерку: пусть никто не дорос до нее, все-таки по ней можно судить об относительном росте каждого. А по фантастической черте, проведенной г. Жеребцовым в воздухе, ни о чем нельзя судить.
Общество русское не было похоже на
европейское, и если в то время в самой Европе не оценили еще значения певца Чайльд-Гарольда и называли его главою сатанинской школы, то, разумеется, Пушкин совсем не в состоянии был понять его…
«Пушкин не мог понимать, — говорит г. Милюков, — той ужасной болезни, какою томилось
общество европейское, не мог питать к нему той неумолимой ненависти и презрения, какие кипели в душе британского певца, рожденного посреди самого просвещенного народа, не мог проливать тех горьких, кровавых слез, какими плакал Байрон.
Во всех
европейских законодательствах правила для акционерных компаний находятся еще, так сказать, в первичном и начинающем состоянии, так как это явление нового мира, новой цивилизации и новой культуры; но, тем не менее, сколько можно судить по духу всех законоположений, то иски от частных лиц могут быть обращаемы только к запасному капиталу
общества или к его имуществу, но никак не к имуществу акционеров!
— Конечно, из прав, которыми пользуются у нас дамы, не все принадлежат
европейской женщине. Но, извините, здесь речь вовсе не о писанных правах, а именно о правах неписанных, об общественном мнении. Что сказали бы мы сами, если бы в нашу беседу, очень тихую и не имеющую в себе ничего оскорбительного, вдруг явилась одна из знакомых дам? Я уверен, что и нам и ей было бы не по себе; мы совсем иначе настроиваем себя, если предвидим дамское
общество: в этом недостаток уважения к женщине.
Наше
общество еще очень молодо в отношении к
европейской цивилизации, и потому нечего удивляться, что огромное большинство его относится к науке и мысли чисто страдательно.
— Э алянстан? — вопрошала она. — Вузаве ля боку дэ театр, дэ консерт, э сюрту юн гранд сосьетэ! Он парль ке се тутафе юн бург эуропеэнь! [И немедленно? У вас много театров, концертов и, главное, у вас есть высшее
общество! Говорят, что это совсем
европейский город! (смесь фр. с нем.).]
В Париже целое ученое
общество принялось издавать карту, где мы были отмежеваны в качестве туранских выходцев в подобающие нам границы — и
европейское общественное мнение с живым, гoрячим участием ухватилось за пропаганду идей пана Духинского.
— Ты знаешь, конечно, дорогой друг мой, что я по рождению и воспитанию принадлежу к тому замкнутому, кругу
общества, который в России именуется «высшим» или аристократическим кругом, эта русская «аристократия» ничуть и ничем не похожая на аристократию
европейскую, до сих пор ревниво охраняет свою замкнутость и на всякое вторжение в ее среду постороннего лица смотрит враждебно, давая подобным попыткам довольно сильный и неотразимый отпор.
Такое строение русского
общества, очень отличное от
общества европейского, вело к тому, что наш высший культурный слой чувствовал свою беспомощность перед народной стихией — перед темным океаном народным, чувствовал опасность быть поглощенным этим океаном.
Государь слушал внимательно, а аббат Грубер, со свойственным ему умением и красноречием стал далее развивать ту мысль, что
общество Иисуса должно служить главною основою для охранения спокойствия и поддержания государственных порядков. Аббат коснулся вскользь настоящего положения дел в Европе и обнаружил необычайно глубокое звание всех тайников
европейской политики.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере
обществу, был следующий: сколько бы все
европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться.